|
профессиональному искусствоведу. Вот как описывает картину сотрудник Русского музея, кандидат искусствоведения
Е. Ф. Петинова:
«Среди его мужских изображений особой любовью
современников пользовался истинно национальный тип «гитариста». Начало
ряду одноименных работ положил «Гитарист в косоворотке. Портрет Моркова»
(первая половина 1820-х гг.). Характер живописи портрета, достаточно
свободной, без лессировок, позволяет предположить, что он исполнен
быстро. Однако колорит отличается сложной цветовой разработкой,
построенной на изысканных сочетаниях тонов зеленовато-серого кафтана
гитариста с горящим алым цветом его рубахи, отороченной золотым галуном. Интенсивный
цвет рубахи не «вырывается» из общей колористической гармонии портрета
благодаря умелому использованию рефлексов: нежно-розовых, словно
зажигающих скучный цвет кафтана, и мягких, серо-зеленых, гасящих
полыхание рубахи. Тропинин любуется этими сочными цветовыми аккордами,
которые под его рукой слились в единую мелодию, но как истинный виртуоз
вдруг на мгновение выпускает их на свободу — дает услышать чистую,
открытую ноту. Так концентрированный алый звучит в цвете губ Моркова, а
изумрудно-зеленая капля переливается в драгоценном камне единственной
пуговицы на его рубахе. Вьющиеся каштановые волосы молодого человека
обрамляют и оттеняют свежую розовую кожу лица. Характерный для Тропинина
оливковый тон, высвеченный у левого плеча Моркова, способствует общей
гармонизации живописного строя портрета.
Морков представлен в момент
исполнения романса в сценическом костюме, повторяющем народную одежду.
Однако и по существу своему это подлинно национальный образ, который
сегодня воспринимается скорее не портретным, а типическим изображением,
сродни «Кружевнице», «Золотошвейке», «Ямщику...» [8].
И все же, «Гитарист в косоворотке» в сравнении со своими более
поздними авторскими вариантами, по моему мнению, сильно проигрывает им в
эстетическом и художественном отношении. Надо полагать, что и сам
художник был не вполне удовлетворен этой своей работой и уже в 1823 году
переписал картину заново, создав, по сути дела, совершенно новое
произведение. «Гитарист» 1823 года это не только новый «костюм» —
народную русскую рубашку-косоворотку заменил халат, надетый на
белоснежную рубаху с глубоким вырезом и распахнутым воротом, — но и
разительно иной образ самого гитариста. Первая картина, при всех ее
видимых достоинствах, оставляет впечатление некоторой эскизности,
незавершенности. Не вызывает в ней такого чувства, пожалуй, лишь гитара,
уже здесь прорисованная художником очень тщательно, во всех деталях, с
огромным вниманием и любовью.
[8] Петинова Е. Ф. Василий Андреевич Тропинин: Альбом. 2-е
изд. — Л.: Художник РСФСР, 1990. С. 30-31. |
|
Из-за этого взгляд постоянно невольно соскальзывает на инструмент, почти не
задерживаясь на лице и одежде исполнителя. Портрет же, по самому своему определению, требовал
чтобы доминантой, главным его элементом, оставалось лицо человека, а в
особенности, глаза и рот, лучше всего передающие настроение, переживание
и внутреннее состояние героя. Любые второстепенные предметы композиции,
при всей их важности, обязаны служить только средствами, дополняющими
образ человека, указывающими на его склонности и вкусы, дополнительно
характеризующими его личность. В картине 1823 года В. А. Тропинину в
полной мере удалось создать цельный, одухотворенный, исключительно
мягкий и обаятельный образ молодого музыканта, сохранив при этом почти в
неприкосновенности столь дорогой для него «атрибут» — великолепно
выписанную гитару.
Тропининский «Гитарист» является одним из ярких образцов романтизма в
русской живописи начала XIX века — искусства эмоционального,
испытывающего повышенный интерес к душевному миру человека, его
чувствам, мыслям и страстям. Категорически нельзя согласиться с мнением
советского историка искусства Н. Н. Коваленской (1892–1969), что
«трезвому характеру Тропинина были чужды романтические веяния, которые
он воспринял поверхностно, лишь откликаясь на увлечение других
художников, в частности Кипренского» [9]. Признавая умение художника
«создавать выразительные человеческие образы», она самым нелепым и
странным образом усматривает его «отдаленность от романтизма» в «точной
передаче всех деталей внешнего мира, например, кружевного воротника у
купчихи Мазуриной (1839, Томский музей)» (там же), отчего в разряд
«неудачных попыток» романтической интерпретации образов попадают, в
частности, выполненные Тропининым портреты Барышникова (1829), Брюллова
(1836) и, конечно же, «Гитарист».
По-моему, очень убедительный ответ на «профессиональную» критику Н. Н. Коваленской содержится в «любительской» заметке 1849 года в
журнале «Москвитянин», подписанной инициалом «Е.»:
«Говорят, что о
живописи не следует судить по впечатлениям, что о ней, как и о всяком
искусстве, следует судить по науке. Это, без сомнения, истина
неоспоримая; но нельзя же отвергнуть как в художнике, так и в ценителе,
того врожденного чувства, которое по закону соединения крайностей
составляет достояние ученого и непосвященного. Нельзя не признать в
художнике того вдохновенного незнания, почему он делает так, а не иначе,
когда и Рафаэль сознавался в этом высоком незнании; и как же после того
не верить, что дух истины, преобладая жрецом искусства, может
[9] Коваленская Н. История русского искусства первой половины XIX века.
Искусство, 1951. С. 113. |
