|
Тем удивительнее было, что он блестяще отыграл большой
концерт. «Я играю на концертах больше, чем большинство других
исполнителей, — сказал Паганини. — Но я получаю от этого удовольствие, и
смог бы играть еще больше, если бы это не сказывалось на моем здоровье».
Далее он передает те самые слова Паганини об отношении к гитаре, которые
мы приводим полностью: «Увидя гитару, лежащую на
кровати, и будучи наслышан о его мастерской игре на этом на инструменте,
я спросил его, выступает ли он когда-нибудь с ней на публике. «Нет, —
ответил он, — я не люблю гитару, но считаю ее своего рода
проводником к мыслям. Иногда я беру ее, чтобы дать стимулы моим
творческим силам к сочинительству, или добиться таких гармонических
созвучий, которых я не могу произвести на скрипке. Для любой другой цели
она является для меня вещью не представляющей никакой ценности».
«Seeing a guitar lying upon the bed, and having heard of his masterly
execution on that instrument, I asked him whether he ever played upon it
in public? «No,» he replied, «I do not like the guitar , but
consider it a sort of guide to thoughts. I sometimes take it up, to give
a stimulus to my powers of composition, or to accomplish those
harmonious chords which I cannot produce on the violin. For any other
purpose it is a thing of no value in my estimation» (p. 492). Примечательно
однако то (и это, как мы увидим, важно), что как бы точно, даже в ущерб
«литературности» и «правильности» фразы, мы не пытались ее перевести,
из-за содержательной многозначности слов все равно остаются десятки
возможностей передать ее иначе, чуть по-другому, меняя нюансы и
смысловые акценты всего высказывания.
И. М. Ямпольский в книге «Николо Паганини. Жизнь и
творчество» (М., Музгиз, 1961) воспроизводит часть этого текста уже
прямо ссылаясь на авторство Шоттки (пользуясь его книгой «Жизнь и
деятельность Паганини, как человека и художника», вышедшей на немецком
языке в 1830 году, спустя год после появления газетных статей):
«При моем первом посещении Паганини, — рассказывает Шоттки, — я увидел
лежащую на кровати гитару, и тогда он рассказал мне многое о своей игре
на этом инструменте. Я спросил, почему он теперь никогда публично не
играет на гитаре. «Я не люблю этот инструмент, — отвечал он, — я смотрю
на него лишь как на проводника моих мыслей; я по временам беру гитару,
возбуждая фантазию к сочинению или импровизации, что на скрипке я не
могу делать. Впрочем, она не имеет в моих глазах большой ценности. Я
написал для гитары много сонат, вариаций, концертов, но все это осталось
в рукописях, разбросанных по различным местам». (стр. 196)
Ямпольский далее делает следующие предположения:
«...Вопрос Шоттки — «почему он теперь никогда публично не играет на
гитаре» — дает основание предположить, что в молодые годы Паганини
выступал в концертах и в качестве гитариста. Игра на
гитаре, по-видимому, часто являлась предметом разговоров среди друзей
Паганини и, конечно, его слова о том, что он не придает ценности этому
инструменту, сказанные Шоттки, следует рассматривать лишь как отговорку,
желание отделаться от назойливого посетителя. Впрочем, называя свои
многочисленные сочинения для гитары, Паганини сам опровергает сказанное
им.(стр. 196-197) <...> Можно высказывать различные
предположения, почему Паганини умалчивал о своей игре на гитаре и
уклонялся от задаваемых ему вопросов, касающихся ее особенностей. Одно
из них то, что Паганини хотел для широкой публики оставаться лишь
великим скрипачом.(198)» Но
вернем к самой фразе.
Как видим, уже здесь нет полного совпадения в передаче
двумя разными источниками одного и того же диалога. Но и это далеко не
все. Давайте зададимся вопросом, а как общались между собой Шоттки и
Паганини? Статья в газете опубликована на английском языке, книга
написана по-немецки.. Вопреки заблуждению, встречающемуся иногда в
печати, что Паганини «недурно знал немецкий и английский» (советский
журнал «Смена» когда-то написал: «Паганини был весьма начитанным
человеком, знал несколько языков и хорошо владел литературным слогом»),
ни тем, ни другим он, в действительности, не владел, и помимо родного
итальянского говорил только по-французски.2 Сам Шоттки,
правда, хорошо знал итальянский3 и это последнее, казалось
бы, все разъясняет. Но вот, американская исследовательница Джералдайн Де
Курси, написавшая капитальную двухтомную биографию музыканта (Geraldine
I. C. de Courcy. Paganini the Genoese, University of Oklahoma press,
1957), почему-то предполагает, что во время бесед Паганини с Шоттки (в
частности, когда последним со слов Паганини записывалась его
автобиография, вошедшая затем составной частью в книгу Шоттки) им служил
переводчиком приятель Паганини, когда-то ассистировавший ему на
концертах, итальянский певец Джованни Баттиста Гордиджани [Gordigiani]
(1795-1871), преподававший в то время пение в Пражской консерватории.4
То есть Шоттки знал итальянский все-таки не в
совершенстве (иначе, зачем тогда ему переводчик?). Но в таком случае при
их личных беседах напрямую, какие-то, не исключено, что и весьма
существенные, нюансы (уже даже не слов, а самой мысли), могли быть им и
упущены. При таком общении правильно понять своего собеседника и не
исказить затем основного смысла его высказывания при передаче на другой
язык уже большая удача. Не будем также забывать, что о гитаре вообще
говорилось вскользь, по случаю, как бы между прочим («увидев лежащую на
кровати гитару»), это отнюдь не была та тема, обсуждением которой оба
были бы серьезно поглощены: Паганини, судя по всему, вообще ждал выхода
своей биографии с одной только целью — поскорее развеять в общественном
сознании те мифы и небылицы, которыми обросла его личность, делая жизнь
невыносимой (в 1828 году он уже опубликовал с этой целью в венской
газете письмо «в защиту своего доброго имени и своей чести», но оно не
возымело должного действия и не остановило потока грязных слухов и
клеветы). Безусловно, это не означает, что я пытаюсь усомниться в
истинности не слишком высокого отзыва Паганини о гитаре в передаче его |
[2] «Paganini himself spoke French, the only foreign
language he knew» Metzner, Paul. Crescendo of the Virtuoso:
Spectacle, Skill, and Self-Promotion in Paris during the Age of
Revolution. Berkeley: University of California Press, 1998. Мария
Тибальди-Кьеза, что, впрочем, почерпнуто ею из книги того же Шоттки, в
книге «Паганини» пишет, что переводчиком ему иногда служил его сын
Акилле, с детства свободно говоривший по-немецки, а затем выучивший и
английский: «Языки эти [немецкий и английский] чужды были музыкальному
слуху его отца, не желавшему учить их, несмотря на прекрасную память».
Об этом, кстати, писал и сам Паганини в одном из своих писем: «...Мой
сын Акилле, который отлично говорит по-немецки, служит мне
переводчиком». [3] «...Publizisten Julius Schottky
kennen, der ein gluhender Verehrer Paganinis war und gut Italienisch
sprach» (Neumayr, Anton. Beruhmte Komponisten im Spiegel der
Medizin: Bd. 2. Johann Nepomuk Hummel, Niccolo Paganini, Richard Wagner,
Anton Bruckner. 2007). [4] См.: Берфорд, Т. В. Стилевые
истоки творчества Н. Паганини: автореф. дис. на соиск. учен. степ. к.
иск.: спец. 17.00.02 / Бер-форд Татьяна Валерьевна; [Рос. ин-т истории
искусств]. – СПб.: 2000. |
