СТАТЬИ, ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ

непосвященных касается недавней своей раны. Благородно ли, однако, спрашивает Григорьев, пытаться говорить о том, что нужно осторожно беречь, лелеять, свято чтить? И отвечает:

Да! это безобразно и ничтожно...
Я знаю сам... Но так тебя любить
Другому, кто б он ни был - невозможно...
Где б ни был я, куда б судьба меня
Ни бросила - с собой мечту одну я
Ношу везде: в толпе ли, в шуме ль дня,
Один ли, в ночь бессонную тоскуя,
Как молодость, как свет, как благодать
Зову тебя!!

  Первую половину 1850-х годов Аполлон Григо­рьев считал самою лучшею, самою светлою порою своей жизни. Цельным и ярким явлением в мос­ковской жизни 50-х годов был кружок, образовав­шийся вокруг Островского. Люди этого кружка и задушевные сходки подробно описаны С. В. Макси­мовым и И. Ф. Горбуновым.
  Время, проведенное в кружке, было для Григо­рьева "настоящею моло­достью". "Все "народное", даже "местное", что окру­жало мое воспитание, – писал он впоследствии, – все, что я на время успел почти  заглушить  в  себе,  отдавшись могуществен-

дочерей В., Леониду Яковлевну. Она была "заме­чательно изящна, очень умна, хорошенькая, талан­тлива, превосходная музыкантша... Ум у нее был очень живой, но характер очень сдержанный и осторожный. Григорьев часто с досадой называл ее пуританкой. Противоположностей в ней было мас­са, даже в наружности. Прекрасные, густейшие, даже с синеватым отливом, как у цыганки, волосы и голу­бые, большие, прекрасные глаза. С ее стороны не было взаимности никакой".

  Трагизм всему положению придавало еще то, что Григорьев был давно женат, имел трех сыновей.

  В 1856-м, а быть может, и в начале 1857 года, Л. Я. вышла замуж за инженер-поручика, помещика Чембарского уезда Пензенской губернии и драма­турга, автора комедий "Купец-лабазник" и "Омут", из которых первая по дарованию не уступала знаменитому "Банкроту" Островского, Михаила Николаевича Владыкина (род. 1830, ум. 1887) и уехала из Москвы на родину мужа.
  Вот кто был тот "светлый сильф с душой из крепкой стали", которого "так любить другому, кто б он ни был - невозможно". Ясно, что "Цыганская венгерка", написанная в 1856-1857 годы, была заключительным аккордом разыгравшейся драмы.

учебном заведении преподавал словесность. Я. И. В. был по духу и воспитанию русским: Москва была его родиной. По религии он был кальвинист. Чистый математик по образованию, полученному в одном из швейцарских университетов, он, однако, занимался преподаванием, "parler francais", что было в те времена более выгодным занятием. Жили В. в главном корпусе здания, и во время большой перемены Я. И. нередко приглашал учителей к себе "выкурить трубку". Но из всей учительской массы только один Апол. Алекс, по его же выражению, "пришелся ко двору" и стал настоящим знакомым. Вскоре он сблизился с мужской половиной семьи, так как был, по словам лица, сообщившего нам эти сведения, "очень приятным собеседником - умный, подвижный, живой, обладал большим запасом разнообразных знаний. Была у него довольно большая библиотека". Под предлогом снабжать книгами женскую половину семьи он стал часто заходить.  И таким-то  образом  полюбил одну  из

  "Цыганская венгерка", "тоскливый разгул погиб­шего счастья", по словам Фета, была прощаньем с невозвратимым прошлым... "Для одной только женщины, писал Григорьев, в мире мог я из бродяги-бессемейника, кочевника, обратиться в почтенного и, может быть (чего не может быть?), в нравственного мещанина... Да нет! Зачем хочу я намеренно бросить тень насмешки на то, что было свято как молитва, полно как жизнь, с чем сливались и вера в борьбу, на чем выросла и окрепла религия свободы?... Зовите меня сумасшедшим, друг мой, но я и умирая не поверю, чтобы эта женщина была не то, чем душа моя ее знала"...
  Любовь, Москва, вторая "настоящая молодость" в кружке Островского, дружба с цыганами, все минуло. Из-за границы Григорьев, как в дни юности, вернулся в Петербург, где и застигла его прежде­временная смерть.

Влад. КНЯЖНИН